по Днепру-7
Feb. 26th, 2004 02:48 am![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
elina_w[1] [2] [3] [4] [5] [6]
В Одессе стояли дня три.
На экскурсии по одесскому порту все 10 польских групп, не меньше 300 человек, загнали в один прогулочный корабль, и начальница переводчиков с яркой внешностью содержательницы борделя, прихватив микрофон, с подлой миной устремилась ко мне. "Будешь переводить." Я ответила, что я тут самая молодая и зеленая, что я не в контексте и гарантий качества дать не могу, ибо и по-русски не весьма отличаю тральщик от линкора. Киевские коллеги только злорадно ухмылялись, Л. смотрела в другую сторону. Я так полагаю, что это была капитанская месть. Не хочешь, мол, культурно отдыхать, так работай.
4 часа в порту, между кораблями, сетями и грудами непонятного железа, с синхронным микрофоном под носом...
Сейчас помню только, что было что-то про акул. Когда все закончилось, подлая Л., поджав губы, признала, что я справилась. Как ни странно.
Экзекуция прошла, а Одесса осталась.
Я хорошо помнила ее из детства, в холерные, между прочим, годы.
Теперь меня на крыльях сиротства несло по этому городу, через набережные, вневременные (читай: малосоветские) дворики и улицу Дерибасовскую. Купаться не рекомендовалось. Я купалась все равно. На Ланжероне, что ли. Зараза не пристала.
Потом опять - в город, все свободное время.
Горбоносые люди неторопливо дефилировали по улицам и посматривали на меня по-родственному.
И то правда. Я была худа, смугла от солнца, черные лохмы во все стороны, и славянская составляющая моей внешности как-то ушла в тень.
Я заходила в книжные магазины, неожиданно просторные. Ничего там, конечно, не было. Кроме, почему-то, альбомов японских эстампов. Немолодые дамы-книготорговки посматривали по-родственному и интеллигентно осведомлялись, где я успела так загореть. Я объясняла, что все от трудов праведных. Никто не обижался, что ухожу без эстампов.
В последний вечер по расписанию была опера. Но, к сожалению туристов и удовольствию моему, ее отменили по областным партейным причинам.
Стало быть, выпадал еще свободный вечер, последний.
Л., которая выходила на берег только по службе, собиралась остаться и в этот вечер в каюте.
Я вовсе не жаждала ее общества, но была молода и полагала, что людей можно чему-то научить.
"Ладно, - проворчала Л., - если удастся попасть в город, минуя лестницу, так и быть, пойдемте".
Корабль, надо сказать, был пришвартован у самого подножия Потемкинской лестницы, а город, естественно, был наверху.
"Попробуем", - обнадежила я, прекрасно зная, что эскалатор не работает.
Мы с Л. дошли до подножия лестницы, и я обратилась к первому встречному прохожему с вопросом, можно ли обойти лестницу.
"Знаете, - сказал он, горбоносо, по-родственному улыбаясь, - вы, конечно, можете сейчас свернуть направо, потом - налево, потом - направо, но если надо подняться, то таки надо подняться."
Как ни странно, аргумент на Л. подействовал.
Поездка сворачивалась. Еще были и остановки, и семечки, но запасы моих подопечных коробейников опустели, романы были откручены, все стали нежными, почти ностальгичными. Затихало.
Однажды случилось диво дивное. Корабль был пришвартован не к берегу, а к другому кораблю - так делали, когда не хватало причалов. Оказавшись на этом корабле-двойнике, я не поняла сначала, почему одесситы такие уж очень одесские, почему их полный корабль и почему все они говорят по-польски. Оказались не одесситы. И не жители Бердичева. Поляки. Полный корабль, и Гомулка нипочем. А говорили, нет совсем. Как же, на целый корабль набралось. Молодые и красивые. Родственные взгляды...
На подходах к Киеву ностальгия сменилась деловитостью. Мне совали адреса, приглашали приехать. Распрощались поздним вечером на вокзале. Znów te kołchozowe...
У Л. закончилась страда, у меня - отпуск. Ей предстояли отгулы, мне - работа.
Киевское интурбюро должно было отправить нас назад в Минск, но не очень хотело этим заниматься. После небольшого скандала у нас на руках оказались авиабилеты на утренний рейс, ключи от двух одноместных интуристовских номеров и даже наличные деньги на такси. Утром киевский таксист яростно и открыто поносил советскую власть. Мы с Л. отмалчивались, каждая по своим причинам.
Никому, даже моим подругам, не был известен истинный смысл этой поездки.
Тогда я уже не собиралась переходить в интурбюро. Но когда предложили поездку, оказалось, что она прекрасно соответствует моим намерениям.
Это было прощание. Через год Рита родилась в Беэр-Шеве.
В Одессе стояли дня три.
На экскурсии по одесскому порту все 10 польских групп, не меньше 300 человек, загнали в один прогулочный корабль, и начальница переводчиков с яркой внешностью содержательницы борделя, прихватив микрофон, с подлой миной устремилась ко мне. "Будешь переводить." Я ответила, что я тут самая молодая и зеленая, что я не в контексте и гарантий качества дать не могу, ибо и по-русски не весьма отличаю тральщик от линкора. Киевские коллеги только злорадно ухмылялись, Л. смотрела в другую сторону. Я так полагаю, что это была капитанская месть. Не хочешь, мол, культурно отдыхать, так работай.
4 часа в порту, между кораблями, сетями и грудами непонятного железа, с синхронным микрофоном под носом...
Сейчас помню только, что было что-то про акул. Когда все закончилось, подлая Л., поджав губы, признала, что я справилась. Как ни странно.
Экзекуция прошла, а Одесса осталась.
Я хорошо помнила ее из детства, в холерные, между прочим, годы.
Теперь меня на крыльях сиротства несло по этому городу, через набережные, вневременные (читай: малосоветские) дворики и улицу Дерибасовскую. Купаться не рекомендовалось. Я купалась все равно. На Ланжероне, что ли. Зараза не пристала.
Потом опять - в город, все свободное время.
Горбоносые люди неторопливо дефилировали по улицам и посматривали на меня по-родственному.
И то правда. Я была худа, смугла от солнца, черные лохмы во все стороны, и славянская составляющая моей внешности как-то ушла в тень.
Я заходила в книжные магазины, неожиданно просторные. Ничего там, конечно, не было. Кроме, почему-то, альбомов японских эстампов. Немолодые дамы-книготорговки посматривали по-родственному и интеллигентно осведомлялись, где я успела так загореть. Я объясняла, что все от трудов праведных. Никто не обижался, что ухожу без эстампов.
В последний вечер по расписанию была опера. Но, к сожалению туристов и удовольствию моему, ее отменили по областным партейным причинам.
Стало быть, выпадал еще свободный вечер, последний.
Л., которая выходила на берег только по службе, собиралась остаться и в этот вечер в каюте.
Я вовсе не жаждала ее общества, но была молода и полагала, что людей можно чему-то научить.
"Ладно, - проворчала Л., - если удастся попасть в город, минуя лестницу, так и быть, пойдемте".
Корабль, надо сказать, был пришвартован у самого подножия Потемкинской лестницы, а город, естественно, был наверху.
"Попробуем", - обнадежила я, прекрасно зная, что эскалатор не работает.
Мы с Л. дошли до подножия лестницы, и я обратилась к первому встречному прохожему с вопросом, можно ли обойти лестницу.
"Знаете, - сказал он, горбоносо, по-родственному улыбаясь, - вы, конечно, можете сейчас свернуть направо, потом - налево, потом - направо, но если надо подняться, то таки надо подняться."
Как ни странно, аргумент на Л. подействовал.
Поездка сворачивалась. Еще были и остановки, и семечки, но запасы моих подопечных коробейников опустели, романы были откручены, все стали нежными, почти ностальгичными. Затихало.
Однажды случилось диво дивное. Корабль был пришвартован не к берегу, а к другому кораблю - так делали, когда не хватало причалов. Оказавшись на этом корабле-двойнике, я не поняла сначала, почему одесситы такие уж очень одесские, почему их полный корабль и почему все они говорят по-польски. Оказались не одесситы. И не жители Бердичева. Поляки. Полный корабль, и Гомулка нипочем. А говорили, нет совсем. Как же, на целый корабль набралось. Молодые и красивые. Родственные взгляды...
На подходах к Киеву ностальгия сменилась деловитостью. Мне совали адреса, приглашали приехать. Распрощались поздним вечером на вокзале. Znów te kołchozowe...
У Л. закончилась страда, у меня - отпуск. Ей предстояли отгулы, мне - работа.
Киевское интурбюро должно было отправить нас назад в Минск, но не очень хотело этим заниматься. После небольшого скандала у нас на руках оказались авиабилеты на утренний рейс, ключи от двух одноместных интуристовских номеров и даже наличные деньги на такси. Утром киевский таксист яростно и открыто поносил советскую власть. Мы с Л. отмалчивались, каждая по своим причинам.
Никому, даже моим подругам, не был известен истинный смысл этой поездки.
Тогда я уже не собиралась переходить в интурбюро. Но когда предложили поездку, оказалось, что она прекрасно соответствует моим намерениям.
Это было прощание. Через год Рита родилась в Беэр-Шеве.
